Интерес людей к работе психотерапевта вполне понятен, даже закономерен. Это не просто досужее любопытство - в наше напряженное время никто не застрахован от стрессовой ситуации, преодолеть которую собственными силами человек не в состоянии. Квалифицированную помощь в таких случаях может оказать только специалист. К сожалению, отечественная психотерапия не получила пока должного развития, хотя потребность в подобного рода консультациях, судя по всему, огромна. Что касается Запада, то там уже давно существуют десятки школ психотерапии. У каждой свои техники, свои способы интерпретации (или свои объяснения, почему они отвергают саму идею "интерпретации"), свои теории и методологии (и мифологии). Однако при всем многообразии, даже калейдоскопичности различных направлений, существует ряд общих приемов, которые применяют психотерапевты и которые ими иногда замалчиваются, а иногда и не вполне осознаются. И поскольку именно эта "имплицитная психотерапия" обеспечивает во многом успешность психотерапевтического воздействия, имеет смысл в ней разобраться.

Сразу же оговорюсь: речь пойдет лишь о тех направлениях в западной психотерапии, которые пытаются в той или иной степени содержательно проанализировать переживания, мысли, чувства человека (с точки зрения медицины, здорового), пришедшего к специалисту за помощью. Таковы все школы психоанализа, гуманистической психотерапии, логотерапии, отчасти - гештальттерапии. В отличие от направлений, представители которых используют в своей практической работе с клиентом "формальные" приемы (гипноз, тренинг социального поведения и т.д.), упомянутые выше школы можно объединить термином "содержательная психотерапия".

Итак, о каких общих приемах идет речь? Начнем с самого элементарного.

Считается, что дать человеку выговориться, рассказать без утайки о своих проблемах, необходимое, хотя и недостаточное условие для их разрешения. При таком подходе с порога отвергается противоположная стратегия: не разглашать того, что мучает, держать это в тайне. Логика здесь проста - раз клиент пришел к психотерапевту, значит, он "не может молчать". Отсюда задача специалиста видится именно в том, чтобы помочь человеку высказаться о наболевшем и, главное, понять, что кроется за его словами.

Между тем "говори!" отнюдь не единственно возможное, обеспечивающее успех действие психотерапевта. Вполне вероятна ситуация, когда больше пользы принесет другое: не пытаться разговорить, а, напротив, убедить, что обсуждать проблему нельзя ни с кем, настолько она интимна, болезненна и сложна. Я так представляю себе подобное обращение психотерапевта к клиенту: "Передать словами то, что Вы переживаете, Вы все равно не сможете - "мысль изреченная есть ложь". По совести, единственный совет, который я могу Вам дать - "молчи, скрывайся и таи". "Замолчите" свою проблему, ведь чем четче Вы ее обозначите, тем безнадежнее она станет; чем полнее Вы ее, как Вам кажется, поймете, и постараетесь, соответственно этому пониманию, перестроить свое поведение - тем неправильнее будете себя вести. Ваше лечение - в молчании. Только так - не говоря вслух, больше того - даже не стараясь додумать про себя, Вы постепенно сможете это "рассосать" в себе, в своей душе. Как психотерапевт я в состоянии сделать для Вас только одно - молчать вместе с Вами, или, вернее, разговаривать на постороннюю тему, но нет так, чтобы косвенно, по ассоциации вывести на мучающие Вас вопросы, а, напротив, - уводить от них в сторону".

Единственное психотерапевтическое лекарство - время, единственный лекарь души - сама душа. Ей нужно время, чтобы провести свою тонкую, таинственную и тихую работу по "самосшиванию" разорвавшейся душевной ткани. Боль же делает человека нетерпеливым, и он вредит своей душе, не дает ей нужного тихого времени на эту работу. Вот психотерапевт и должен, грубо говоря, помочь "тянуть время". Ему ничего не надо узнавать, не нужно бередить рану, ведь в данном случае познание умножает скорбь. Как говорил Лао-цзы, чтобы мутная вода в сосуде стала чистой - не трясите его. Оставьте в покое, и через какое-то время муть сама осядет. Задача психотерапевта в том и заключается, чтобы не дать клиенту "трясти сосуд" (и уж, тем более, не трясти его самому), предоставить человеку возможность и моральное оправдание не торопить себя.

Для западного психотерапевта самоочевидна обратная установка - экстраверсивная и активная. В принципе это установка жесткого рационализма. Сон разума всегда рождает чудовищ (утверждение, что сон разума или, скажем, "полусон" - подчас разгоняет чудовищ, кажется абсурдным), и потому психотерапевт призван разбудить разум, обратить его на свои предпосылки.

Первым подобную рационалистическую задачу поставил З.Фрейд (недаром книга Зощенко о психоанализе называлась "Повесть о разуме"). В его терминах это звучало так: добиться, чтобы вытесненное представление вернулось в поле ясного сознания и тем самым создать предпосылку, дабы человек вновь, уже с открытыми глазами, пережил, "отреагировал" вытесненное болезненное переживание и преодолел его. Можно сказать, что психотерапевт не доверяет автоматической работе сознания (которое ведь зачем-то произвело "вытеснение"), а стремится извне, искусственно выправить то, что оно должно делать само и незаметно. В этом удивительная вера в возможности разума, в слово - что отрефлексировано, названо, то преодолимо. "Психоаналитический процесс сам по себе есть поиск истины. Целью этого поиска является истина о феноменах - но о феноменах не внешних, а внутренних... Главная цель психоанализа - помочь людям отличить истину от лжи в самих себе, это - терапевтический метод, являющийся эмпирическим приложением тезиса "Истина делает нас свободными" (Фромм Э. Психоанализ и религия. Сумерки богов, Москва, 1989, с. 194.).

Сказанное относится не только к одному психоанализу, но и ко всем направлениям содержательной психотерапии, выросшим от его семени (иногда - подобно гуманистической, лого- или гештальттерапии - в яростном споре, даже бунте против Фрейда). Разногласия начинаются дальше и касаются ключевого вопроса: что есть истина? Что внутри человека "истина", что "ложь", кто тут судья и как ему судить? Если психотерапевт - это естествоиспытатель, который, говоря словами Бекона, "пытает" природу, то как именно должен он "пытать" природу того, кто обратился за помощью, "выжимать из него голос его тайны", неизвестной ему самому?

Единого мнения по поводу того, как трактовать слова клиента, у психотерапевта нет (как, впрочем, и единодушия даже в определении - называть ли человека, пришедшего со своей бедой, клиентом или все же пациентом). Споры о правилах интерпретации подчас очень напоминают то, о чем говорит Раскольников в "Преступлении и наказании":

"- А уж и не знаю, чего вам пожелать со своей стороны! - подхватил Раскольников... - Пожелал бы больших успехов, да ведь видите, какая ваша должность комическая!

- Почему же комическая-с? - тотчас навострил уши Порфирий Петрович...

- Да как же, вот этого бедного Миколку вы ведь как, должно быть, терзали и мучали, психологически-то, на свой манер, покамест он не сознался; день и ночь, должно быть, доказывали ему: "Ты убийца, ты убийца..." - ну, а теперь, как он уж сознался, вы его опять по косточкам разминать начинаете: "Врешь, дескать, ты не убийца! Не мог ты им быть! Не свои ты слова говоришь!" Ну, так как же после этого должность не комическая!"

В самом деле, преодолевая отчаянное, дикое сопротивление традиционных структур общественного и индивидуального сознания, фрейдовская парадигма с "эдиповым комплексом", "комплексом кастрации" и т.д. в конце концов утвердилась в общественном мнении. Теперь психотерапевт знает, до чего он должен "дошептаться" с клиентом, как расшифровывать его слова, какую "тайну" искать в его подсознании (или "вкладывать" туда). Это же знает (предчувствует, предвидит) и клиент.

Как известно, время рождения психоанализа - конец XIX века. Что же касается места рождения, то, пожалуй, логичнее всего таковым должен был быть "остров лицемеров" - викторианская Англия, где в приличном обществе не произносились тогда не только слова "грудь" или "зад", но и "ноги". История, однако, редко оказывается столь уж логичной.

Как бы то ни было, элемент эпатажа вовсе не случайный "накладной" расход в психоанализе. Сработало своего рода "перевоспитание взрывом", как по иному поводу выражался Макаренко. Действительно, если бы специально заняться поисками чего-то самого кощунственного, оскорбительного для пуритански-ханжеской морали среднеинтеллигентского общества конца XIX века, то едва ли можно было бы найти нечто более подходящее, чем идея, что в глубине психики человека скрыто неосознанное сексуальное влечение к своим родителям. Эта идея великого Фрейда ошеломляет куда сильнее, чем, скажем, очевидно противоречащая здравому смыслу гипотеза, согласно которой Земля не плоская и неподвижная, а круглая и вертится!

Не буду касаться вопроса, как победила в сознании научного сообщества сумасшедшая идея Коперника, но теория Фрейда завоевала признание не вопреки, а благодаря своей, мягко говоря, парадоксальности. Во-первых, чисто логически. По Фрейду, в глубине психики "таится" нечто такое, что человек "вытесняет", ибо хочет скрыть от себя неприемлемое - с точки зрения социальных норм - для его сознания. Следовательно, чем более "ужасное", непереносимое для человека и общества Фрейд "обнаружит" в глубине подсознания (или, как утверждают его критики, искусственно "вложит" туда), тем убедительнее будет сама гипотеза о "вытеснении".

Во-вторых, собственно психологически, эмоционально. Нужно, чтобы клиент был потрясен открывшейся картиной. Конечно, заявление о скрытом сексуальном влечении к своей матери способно было (особенно в начале ХХ века) вызвать подлинный шок. Однако в принципе важен не только и не столько конкретный повод для такой реакции (т.е. конкретный способ интерпретации бессознательных переживаний), сколько то, что ее так или иначе удавалось вызвать. Примером художественного описания подобного шока может служить "комната 101" в "1984 годе" Оруэлла (впрочем, вряд ли сам автор проводил аналогию с психоанализом).

"- Вы однажды спросили... что делают в комнате 101. Я ответил, что Вы сами знаете. Это все знают. В комнате 101 - то, что хуже всего на свете... То, что хуже всего на свете... разное для разных людей... Иногда это какая-то вполне ничтожная вещь, даже не смертельная... Для Вас... хуже всего на свете - крысы... Помните,... тот миг паники, который бывал в Ваших снах? Перед Вами стена мрака и рев в ушах. Там, за стеной, - что-то ужасное. В глубине души Вы знали, что скрыто за стеной, но не решались себе признаться. Крысы были за стеной".

В принципе, с этой точки зрения, не столь уж важно, что именно (каких именно "крыс") обнаружит человек в "101 комнате" своего подсознания (или, повторяю, каких "крыс" туда "подпустит" психоаналитик) - важно, чтобы "оно" там было. "Удивление - самый важный терапевтический эффект в анализе... Эффект достигается не тем, что пациент усваивает новые теории о причинах своего несчастья; он овладевает (через эмоциональное потрясение. - Л.Р.) способностью удивляться по-настоящему, он изумляется, открывая в себе вещи, о существовании которых и не подозревал" (Фромм Э. Психоанализ и религия. Сумерки богов, Москва, 1989, с.208.).

Да, чтобы клиент удивился, ему и впрямь не нужно "усваивать новые теории", они его сами по себе не интересуют, он погружен в собственные проблемы. Однако, чтобы это случилось, нужно определенное состояние общественного сознания. Новая теория должна быть усвоена обществом в целом настолько, чтобы человек верил, что с ним беседует не шарлатан, а ученый-психоаналитик. В то же время теория должна оставаться ошеломляюще новой, чтобы, узнав "правду" о себе, клиент испытал потрясение, пережил катарсис. Тут необходимо оптимальное соотношение убедительности и новизны. Разумеется, даже известная в общих чертах теория, когда она прилагается к конкретному - твоему! - случаю, способна перевернуть всю душу. Но это не может продолжаться бесконечно. По мере того, как общественное сознание пропитывалось идеями теории, ее эффект постепенно ослабевал. Со школы наслышавшись и про Эдипов комплекс, и про вытеснение, замещение, человек не содрогался уже, когда это адресовалось уже непосредственно ему.

Целебное действие не только равно противодействию, оно им провоцируется. Но если последнее слабеет, если психотерапевт уже не должен проламывать в сознании скалы, рвать железобетонную защиту, то естественно снижается и конечный эффект.

Войдя в культуру, став мощным элементом общественного сознания, пропитав собой искусство, психоанализ - именно потому - стал утрачивать свое терапевтическое воздействие. Противники и сторонники теории по-разному объясняют уменьшение ее "практической" отдачи. Первые считают, что психоаналитический миф разоблачен; по логике вторых можно предположить, например, что после того, как раскрылась тайна Эдипова комплекса, в "коллективном бессознательном" начали образовываться новые, небывалые ранее (и непонятные) комплексы - бессознательное защищается, отвечает на вторжение в его пределы.

Разумеется, нелепо говорить о закате психоанализа. Есть еще громадные культурные ареалы, например, наша страна, где его основные постулаты по-прежнему непривычны, не проникли сколь-либо заметно в культуру, не говоря уже о массовом сознании. А главное, люди, хотя и знакомые с общей теорией, все-таки могут воспринимать как откровение то, что им говорят про них (так, человек, все знающий о любви из книг, ошеломлен, когда это чувство вспыхивает в нем самом).

И все же надо отдавать себе отчет: один из основных рычагов психоаналитического воздействия подорван, эффективность его, несомненно, снижена. Созрела потребность в появлении новой, столь же неожиданно-ошеломляющей теории, принципиально нового способа прочтения человеческих бессознательных переживаний, включая и те, что уже выявлены психоанализом. В самом деле - не слишком ли велики претензии, действительно ли расшифрованы истинные, имманентные законы бессознательных переживаний? В крайнем случае, можно утверждать, что расшифровали определенный слой, за которым лежит следующий. Ведь очевидно, что удариться о твердое, непробиваемое "дно души" невозможно (мы убеждены, что таким новым "ошеломляющим" открытием в психологии бессознательного явится в конце ХХ века введение в психологическую практику эгрегорных и психоэнергетических моделей человеческой психики как неразрывно связанной с подсознанием Коллективностей - прим. сост.).

Однако дальнейшее развитие психотерапии (поэтому его и не решаешься назвать "прогрессом") пошло иначе. Не к более невероятным, фантастическим - а к более нормальным интерпретациям, не глубже - а ближе к поверхности; не парадоксальнее - а банальнее. Таковы, на мой взгляд, почти все "декаденты психоанализа", составляющие корпус современной психотерапии - теории (учения) Франкла, Эриксона, Фромма, Берна, Хорни* и, конечно же, гуманистическая психология, вообще отменившая саму идею "интерпретации", навязывания чего-либо клиенту и отмечающая едва ли не крайнюю точку на пути разрушения психоанализа. Быть может, с этим и связано то, что ни одно из названных направлений не может сравниться по своему воздействию на человека и культуру с теорией "Старика". Более того, некоторые из них (например, гештальттерапия) с целью спровоцировать эмоциональную реакцию, собственно "отреагирование" клиента, прибегают к довольно сильным внешним "механическим" приемам.

/* Даже те, кто принципиально не шел на компромиссы, например, Жан Лакан, все же оставались в пределах фрейдовских размышлений и не продвигались вглубь, не впускали в "101 комнату" более страшных, шокирующих крыс./

Однако в арсенале практически всех школ содержательной психотерапии остался еще один важнейший элемент, обеспечивающий успех.

Утверждение, что психотерапевт льстит клиенту, звучит по меньшей мере странно. Хороша лесть - мучающая, часто оскорбляющая! Однако эта лесть "хороша" именно потому, что психологически глубока и убедительна, недаром исходит она не от дилетанта, а от профессионального психолога.

В романе Ф. Мориака "Клубок змей" невзначай дан пример такой "психотерапевтической лести". Муж бросил страстно любящую его и богатую жену и бежал с не слишком молодой и небогатой женщиной. Жена в полном отчаянии. Ее мать, Женевьева, разумеется, всячески поносит зятя (Фили), но отец матери (т.е. дед женщины, Янины, которую бросили) неожиданно высказывает иную точку зрения: "Я заявил, что вовсе не собираюсь защищать Фили, а только хочу сказать, что мы были к нему несправедливы: он оказался не таким уж низким человеком, как мы его считали. Вероятно, ему слишком бесцеремонно показывали, что, раз супругу Янины обеспечена роскошная жизнь, то он должен терпеть все унижения, ходить у вас на цепочке, - никуда ему теперь не убежать. Но люди не такие уж подлецы, как нам кажется...

- Ах, вот что? - упрямо твердила Женевьева. - Ты, значит, считаешь, что муж поступает благородно, бросив двадцатидвухлетнюю жену и дочку?

... - Нет, ты слишком глупа... Но я вот что скажу: Фили кажется мне не такой уж дрянью с тех пор, как...

Женевьева прервала меня и принялась кричать, чтобы я хоть подождал, пока Янина уйдет из комнаты, - для нее, бедняжки, оскорбительно, что я защищаю ее мужа. Но Янина, упорно молчавшая до той минуты, вдруг заговорила изменившимся, неузнаваемым голосом:

- Мама, зачем отрицать? Мы все старались на каждом шагу унизить Фили, мы готовы были с грязью его смешать. Вспомни, - как только разделили наследство, мы стали командовать... Да, я вообразила, что его можно водить на поводке, как породистого красивого песика. Мне даже не так было больно, как прежде, что он не любит меня. Ведь я им владела, он принадлежал мне, стал моей собственностью: деньги-то были у меня в руках, - пусть попрыгает около меня, постоит на задних лапках. Это собственные твои слова, мама... Мы думали, что для него деньги дороже всего. Может быть, он и сам так думал, и все же стыд и гнев оказались сильнее. Ведь он не любит эту женщину, которая отняла его у меня, - он мне сам признался, когда уходил. И, несомненно, это правда. Он высказал мне столько горьких, жестоких истин, что можно этому поверить. Он ее не любит, но она не презирала его, не старалась унизить. Она отдалась ему, а не купила его. А я купила его, как приглянувшуюся безделушку.

... - И вдруг Янина сказала:

- Увезите меня с собой, дедушка".

Да, дед, не будучи психотерапевтом (впрочем, он адвокат, представитель родственной профессии), попал "в точку". Что же произошло?

Попробуем разобраться. Прежде всего здесь явственно просматривается типично психотерапевтическое построение. Центральный момент - "обернуть проблему", выставить в качестве причины (виновника) несчастья самого потерпевшего. Далее. В таком "оборачивании" и содержится то, что я назвал специфической "психотерапевтической лестью". Наконец, как правило (во всяком случае, очень часто), подобная лесть оказывается как раз тем, что нужно клиенту, она в значительной мере обеспечивает лечебный эффект.

Теперь попытаюсь обосновать эти положения.

Первое. Психотерапевт вынужден "оборачивать" проблему на клиента просто по определению - по своей социальной роли и возможностям. Ну, в самом деле - ведь "... психолог при всем желании не может улучшить его (клиента - Л.Р.) материальное или социальное положение. Исправить внешность или вернуть утраченного близкого человека, т.е. не может воздействовать на внешний, бытийный аспект его проблем" (Василюк Ф.Е. Психология переживания, Москва, 1984, с.11.). Больше того - чаще всего психолог и в ситуации-то, с которой к нему пришел клиент, разобраться не в состоянии, ведь перед ним только один участник, одно действующее лицо излагаемых событий. Тут у психотерапевта могут быть две стратегии: верить клиенту на слово или не верить.

Но что, собственно, значит "верить" или "не верить"?

Существует достаточно хорошо известный каждому психологический закон: свое поведение (и тем более свои неудачи) мы склонны объяснять стечением внешних, случайных, независимых от нас обстоятельств, даже чьей-то злой волей, а поступки окружающих - особенностями их характера, личности. "Другим мы приписываем больше диспозиций (внутренних установок. - Л.Р.), чем самим себе. Описывая себя и других при помощи биполярных шкал, предусматривающих вариант ответа "в зависимости от ситуации", мы гораздо чаще пользуемся этим вариантом при самоописании, чем при описании других" (Хекхаузен Х. Мотивация и деятельность, т.1, Москва, 1986, с.18.). Так вот - верить клиенту - значит, как правило, верить, что в его бедах и проблемах виноваты обстоятельства и люди, которых мы не знаем, точнее, знаем только с его слов. Тогда, чтобы помочь клиенту (не выходя из своего кабинета!), нужно быть или аббатом Фариа из "Графа Монте-Кристо", разъяснявшим простодушному Эдмону Дантесу подлинные причины его злоключений, или мисс Марпл из романов Агаты Кристи - во всяком случае, психологом либо психотерапевтом быть не обязательно. "Психолог вообще не специалист по житейским советам, полученное им образование отнюдь не совпадает с обретением мудрости" (Василюк Ф.Е. Психология переживания, Москва, 1984, с.18.)

Таким образом, психотерапевт "по долгу службы", по своей объективной социальной роли, просто вынужден занять исходно противоположную позицию - рассматривать проблемы клиента так, "как если бы" все дело было только в особенностях его личности, установок подсознания и т.д. и т.п., в общем - "как если бы" все дело было в самом клиенте. "Не жребий наш, мы сами виноваты в своем порабощении" - вот исходная установка психотерапевта*.

/* Такое отношение неизбежно для любого психотерапевта, в том числе и для гуманистов, принципиально отказывающихся в своих декларациях от всякого насилия над клиентом. Впрочем, психотерапевт-гуманист может утешить себя (уменьшить свою ответственность?), например, тем, что он, таким образом, не потакает бессознательному стремлению клиента "снять с себя ответственность за свою собственную жизнь". (Василюк Ф.Е. Психология переживания, Москва, 1984, с.18.)/

Казалось бы, это просто-напросто установка любого постороннего человека, сталкивающегося с моей проблемой, - ведь "они" все тоже склонны видеть причину моих бед во мне! В чем же специфика взгляда психотерапевта?

Прежде всего, у представителей всех психотерапевтических школ есть определенные профессиональные правила интерпретации, недоступные "обычному" человеку. Кроме того - и это главное - психотерапевт не должен смотреть на проблемы клиента со стороны. Он должен занять в каком-то смысле невозможную позицию - анализировать эти проблемы изнутри, но смотреть на все глазами другого человека! Искать причины во мне - как и всякий "другой", но делать это не так, как "другой", а - слившись со мной, глядя как бы "изнутри меня". Искать их так, как делал бы я сам, если бы смог. Его конечная цель - повернуть глаза клиента "зрачками в душу", заставить его вместе со своим помощником, в диалоге с ним (или, как считают многие, - под руководством психотерапевта, тут "руководства" все равно не избежать, сколько ни старайся), рыться в своей душе, находить истину.

Нельзя точно описать формальный "инструментарий поворота души", применение которого дает психотерапевту гарантии, что клиент "примет" его, поверит ему. Здесь можно лишь выделить два полюса. На одном - худший психотерапевт - "шпион", которому клиент не поверит никогда. "И Вы хотите, чтоб я таким насмешникам, как Вы, ничего не видящим и ничему не верящим, слепым кротам и насмешникам, стал открывать еще новую подлость мою, еще новый позор, хотя бы это и спасло меня от Вашего обвинения? Да лучше в каторгу!" - кричит Митя Карамазов прокурору. Другой полюс - эмоциональная позиция идеального психотерапевта. Это - Соня Мармеладова, которая, узнав о преступлении (а в психологическом аспекте - о "комплексе", "проблеме") Раскольникова, в отчаянии воскликнула: "Что Вы, что Вы это над собою сделали!"... (выделено мной. - Л.Р.) и, вскочив с колен, бросилась ему на шею, обняла его и крепко-крепко сжала его руками".

Итак, тем или иным образом, психотерапевт оборачивает (вынужден оборачивать) исходную проблему клиента, подводя его к мысли о том, что главная причина возникших трудностей в особенностях его (клиента) сознания, специфических чертах личности.

В чем же тут "психотерапевтическая лесть" и отчего она так важна, почему содержит в себе собственно терапевтический эффект?

Когда человек начинает верить, что не от объективных, не зависящих от него причин, а, наоборот, от него самого исходят его проблемы, это вызывает угрызения совести, раскаяние, самобичевание, словом, мучительные, неприятные ощущения. Но, с другой стороны, подобная переоценка резко изменяет роль и место человека в ситуации, которая, как оказывается, порождена им самим. Он попадает в ее центр, он становится демиургом в своей ситуации. Это далеко не всегда совпадает с реальностью, однако именно такого видения психотерапевт добивается прежде всего. Перенос клиентом себя в центр ситуации, когда у него формируется "стихийно-идеалистский" (точнее - субъективно-идеалистический, "стихийно-солипсистский") взгляд на свои проблемы, я и называю "психотерапевтической лестью". Это сопровождается и болезненными, горькими чувствами, и одновременно чувством облегчения. Такая позиция в принципе глубоко органична, естественна для человека. Ему действительно свойственен стихийно-эгоцентрический взгляд на мир. Вольно или невольно человек всегда смотрит со своей "колокольни". Формулы человеческой гносеологии: "Человек - мера всех вещей", "Человек - вот правда!" Подразумевается, что человек не какое-то родовое обозначение, а попросту Я, я сам. В наиболее прямом и непосредственном виде это мироощущение, как известно, проявляется у детей и связано с двумя вещами: ощущением своего бессмертия и своего "почти-всемогущества". Нормальный ребенок, которого любят родители, - самое естественно-религиозное, непосредственно-религиозное существо. Это вовсе не значит, что он "верит в Бога" в том смысле, в котором мы говорим о взрослых людях. Он просто живет рядом со своим Богом, живет буквально как "сын Божий". В самом деле: все, чего бы он ни пожелал, находится в принципе в пределах возможностей его Бога-Отца. Ребенок чувствует и знает, что стоит ему по-настоящему попросить, и он это получит (а вот взрослый, когда молится, на коленях, уже не уверен в результате). Связь взрослого религиозного чувства с инфантильным отношением к отцу прослежена многими авторами, начиная с Фрейда. Но для нас сейчас важнее другое. Мир маленького ребенка - это мир его всемогущества, в пределах которого он верит, что может получить практически все - надо только как следует захотеть и попросить.

По мере расширения контактов с человеческим миром "золотой мир детства" сужается. Сталкиваясь с объективными обстоятельствами, с волей и желаниями других - посторонних, чужих нам - людей, мы начинаем переходить со стихийно-идеалистической, стихийно-эгоцентрической, стихийно-солипсистской позиции на вынужденно-объективную точку зрения. Фрейд называл это соотношением принципов удовольствия и реальности. Пиаже детально проследил, как детская логика начинает подчиняться объективным законам физического мира.

В итоге взрослый человек, в полную противоположность ребенку, приходит к такому образу мира, о котором рассуждает Левин (и сам Толстой) в "Анне Карениной". "В бесконечном времени, в бесконечности материи, в бесконечном пространстве выделяется пузырек-организм, и пузырек этот подержится и лопнет, и пузырек - я.

Это была мучительная неправда, но это был последний, единственный результат вековых трудов мысли человеческой в этом направлении."

Однако мысль "среднего" человека не трудится "в этом направлении" и потому все эти идеи он принимает легко, не задумываясь над ними, в сущности, эмоционально не соотнося их с собой (другой вопрос, который мы обсуждать не будем - как это удается?). Не "мучительной неправдой" кажется все это человеку, а весьма банальной правдой, только... не имеющей к нему никакого отношения.

Но есть сфера, непосредственно задевающая каждого, где невозможно так же спокойно считать себя песчинкой, атомом, которым играют мощные и непонятные силы. Это - сфера межличностных отношений.

Человеку жизненно важно таким образом выстроить свою экологическую нишу, свои отношения с близкими ему людьми, чтобы, интуитивно соотнося свои желания и свои возможности, устанавливая между ними консенсус, вновь оказаться в среде, где ты "все можешь": добиться от любящего тебя человека того, что нужно тебе, или из любви к нему пересмотреть свои желания и опять же прийти к согласию. Словом, тут ты не песчинка, не "трость, ветром колеблемая", а в определенной мере - творец своего (пусть резко ограниченного) мира. Самый страшный удар, который по нему наносится - это как раз резкое разрушение ощущения своей власти над ним, глубокого родства с этим миром. Вспомним Яго - тонкого психолога, "антипсихотерапевта". Чем он "подсек" Отелло? Пока он долго говорит о коварстве и изменах "вообще венецианок", Отелло спокоен. И вдруг дедукция: "А что ж супруга Ваша, другая, полагаете?" Тут не одно подозрение, дело гораздо сложнее. Дездемона - не из "Вашего ребра", она подчиняется объективным законам иного, не зависящего от Вас мира. Весь мир Отелло взорван изнутри: он больше не хозяин в своем доме, да и в своей душе.

Чувство бессилия в межличностных отношениях, их неподвластности, неподчиненности своей воле, а значит - чувство отчужденности, отключенности от них - одно из самых мучительных для человека потому, что оно противоречит его органическому эгоцентрически-инфантильному мироощущению. В данном случае я не вкладываю в слова "инфантильный" и "эгоцентричный" никакого оценочного смысла. Речь идет просто о ядре личности, той эмоциональной пуповине, которая поддерживает человека в мире людей и, стало быть, - поддерживает его отношение к самому себе.

Как же человек сопротивляется ударам? К мелким, текущим неприятностям, к проблемам, не затрагивающим этого ядра, он выработал (интуитивно) стратегию экономии душевных сил: не задумываясь, не копаясь в себе, не тревожа совесть, списывать все на внешние обстоятельства. Пока речь идет об обстоятельствах действительно "внешних", удается и впрямь винить случайности. Ту же стратегию (которую, впрочем, он называет "объективным анализом ситуации") человек старается применить и сталкиваясь с более серьезными проблемами. Однако здесь-то он и ударяется лбом в капитальную психологическую трудность. В самом деле - можно без ущерба для своего ощущения, самооценки, для всего своего внутреннего мира сказать: "Меня обокрали в автобусе, я пострадал, и мои качества тут ни при чем". Это психологически удобнее, чем признаться: "Я сам виноват, был рассеян, невнимателен и т.д.". В первом случае себя жалко, во втором - только будут мучать зряшные угрызения совести. Но если я говорю себе: "Меня бросила жена, потому что полюбила другого и это от меня не зависит", то отсюда уже следует мое полное бессилие перед жизнью, неумение изменить что-то в самых важных сферах человеческих отношений. Тут толстовское ощущение тотального бессилия "пузырька-организма" становится глубоко личностным, трагическим.

Как же выйти из этого положения? Какую линию "психологической обороны" выстроить?

Одна из главных задач в подобной ситуации - любой ценой сохранить самоуважение. Простейшая линия самообороны идет, например, по пути грубой лести в собственный адрес: "Я бы мог, да не больно-то и хотелось". Фактически сюда входят три компонента: а) я все могу в отношениях с данным человеком; б) я могу, но я не хочу; в) не хочу потому, что он - плохой, а я хороший. Если человек способен удержаться на этой линии самообороны, то он, очевидно, не пойдет дальше, не обратится к психотерапевту.

К психотерапевту приходит тот, кто уже не может себе больше внушать, что он все может, но не хочет, не хочет потому, что он - хороший, а другой плохой. Для психотерапевта главное - выхватить решающее звено цепи, спасти исходную, жизненно необходимую для клиента посылку: я - могу. В моих силах строить отношения с людьми, дружить, любить, вызывать уважение, приязнь. Вот что надо укрепить в человеке любой ценой. И чем выше "психологическая цена", которую он уплатил, тем прочнее конечный эффект психотерапии. Ситуация как бы выворачивается наизнанку: чем болезненнее, обиднее для клиента разговоры с психотерапевтом, тем больше "психотерапевтическая лесть".

"Ходов" тут много. Но суть одна. Сохранить ощущение возможностей и сил, а для этого продемонстрировать - но только достаточно тонко - все тот же общий принцип, заставить человека прийти к мысли: "Я думал, что хочу, а на самом деле, в силу неких обстоятельств, не хотел... Но коли так, значит, я, оказывается, не мог захотеть по-настоящему?" Не наводит ли это, другим концом, на то же чувство своего бессилия и бессмысленности жизни? Нет, не наводит. И вот почему. Тут усилиями психотерапевта осуществляется еще одна подстановка: мне мешали некие факторы, хотя и действительно лежащие "внутри" моей психики, но (и здесь в дело вступает теория) они не составляют ядра моей личности, они преодолимы, особенно теперь, когда я их знаю, когда я их выявил. От этих "внутренних факторов" я в силах отказаться и тем самым вернуть чувство собственного могущества в пределах своего мира, чувство гармонии с миром.

Так достигается основной эффект - начинает брезжить свет в конце тоннеля. К человеку возвращается вера в себя и чувство смысла жизни. И чем мучительнее был путь, чем больше обидного и плохого он узнал о себе в процессе психотерапии, тем больше награда, тем крепче он верит в своего мучителя-спасителя, в своего Милого Лжеца.

Но почему лжец? Не хочу ли я тем самым принизить психотерапевта, сделать его каким-то продавцом опиума для народа?

"Лжец" потому, что, хотя и впрямь от человека многое зависит, но, конечно, далеко не все, тут психотерапевт ему льстит*.

/* Хотелось бы обратить внимание на любопытную параллель с астропсихологией. Известен девиз - "Звезды правят профанами, мудрый управляет своими звездами". Или аналогично: "Звезды склоняют, но не принуждают". Так-то оно так, но иногда влияние астропсихологических факторов Пространства настолько мощно и значительно, что вероятность реализации тех или иных событий приближается к абсолютной достоверности. Как в известной гипотезе студентов-инженеров: "Связка из десяти ломов, по-видимому, в воде будет тонуть". Так что очень и очень часто следует рассматривать ободряющие призывы к "управлению собственными звездами" не более, чем в качестве "психотерапевтической лести". Задачей же консультанта является выяснение тонких особенностей грядущего события и точное определение должного порядка индивидуального поведения клиента с тем, чтобы нейтрализовать деструктивные влияния и максимально использовать благотворные воздействия с пользой для него. Очень и очень часто спорить с влияниями гороскопа не более разумно, чем плевать против ветра... (прим. сост.)/

А насчет "принижения" - что же "принижающего" в добросовестной работе?