Мне кажется, что сейчас все мы ищем, на что опереться после кораблекрушения. То, что раньше было опорой нашей духовной жизни, лежит в обломках. Поэтому три из семи евангельских добродетелей, забытые нами, - вера, любовь, надежда, - тождественны мечте и сегодня, может быть, как никогда ранее, нам жизненно необходимы.

Для меня вера направлена не вовне, а вовнутрь. Мы очень непросты, в нас множество слоев, а самые глубокие едва видны, едва слышны. И в нашей повседневной жизни нужно внимание к этому плохо улавливаемому голосу, надо надеяться его услышать. Тосковать, когда слышишь, не заглушать тоску - и поверить в "чуть-чуть", когда оно коснется нас. Чувство вечного очень хрупко. Вера и есть предпочтение какой-то секунды мгновенного ощущения вечности - потоку впечатлений, которые уводят нас в царство временного, исчезающего, рушащегося. И именно внутри себя мы находим в конце концов то, что потом становится осью всей нашей жизни...

Люди каждый день уходят от своей сути, из глубины на поверхность. Изгнание Адама и Евы - вечное действо, как и все библейское, оно было не однажды, и оно длится по сей день, длится сейчас и всегда. Это не изгнание извне - никто извне никого не изгоняет. Произошло вот что: разбилась целостность. Как за игрушкой, человек потянулся куда-то из самого себя и, может быть, уговаривая себя, что он еще вернется. Но возвращение оказывалось все более и более трудным. Хотя человек все-таки возвращается. Если бы не возвращался, то людской жизни не было бы вообще.

Вся наша культура и духовность - это и есть возврат в свое вечное "я". Природа, красота ее - это зеркало, в котором отражается наша неискаженная суть, мы, изначальные, еще не ушедшие от себя самих. Природа и мы зеркальны по отношению к друг другу, и в этих двух зеркалах вспыхивает свет. Только надо вглядываться в красоту до дна, до первоначального бытия, где нет уже никаких искажений. Вот тогда и будет то, о чем великий русский писатель Федор Достоевский сказал устами своего героя князя Мышкина: "Как это можно - видеть дерево, и не быть счастливым?"

Самое чудесное - это человек, который просто видит вещи, как они есть, и оценивает их так, как они есть. Это вовсе не так просто. Для этого нужна точка покоя в глубине души, с которой мы видим свои страсти такими, какие они есть по сути. Кришнамурти об этом сказал так: "Если бы вы увидели реальность зависти так, как вы видите реальность кобры, вы бы бросились бежать о нее, как от кобры".

Очень просто сказано, но это безумно трудно выполнить. Потому что мы, как правило, находимся или в плену грубых страстей, или в плену отступления: пробиться к точке покоя в себе, в которой лежит вечное, чрезвычайно трудно. Эта точка покоя, когда мы ее чувствуем, вовсе не вдохновляет нас на то, чтобы летать над землей, а просто поступать так, "как Бог велит".

Всегда, во все времена кризиса идеологий люди ищут какую-то другую веру. Одна износилась - возьмем иную. Но вера - это не одежда. Вера возникает из духовного опыта, вырастает из души, а не надевается на душу.

Вчера нам, советским людям, говорили, что религия - это очень плохо, сегодня говорят, что это очень хорошо. Боюсь, что разница между вчера и сегодня не так уж велика, хотя и рад возрождению религии. И в то же время боюсь легковесности этого возрождения. Однажды знакомый мальчик сказал мне, что у него нет религиозной шишки. Такой отдельной шишки ни у кого нет. Но это более или менее живет в каждом. Все дело в том, на какой глубине ты живешь. На глубине, в которой ты совпадаешь с основой своего бытия, - ты совпадаешь с невидимой космической волной, связывающей тебя со всем миром.

Религия есть связь - это очень просто и в то же время трудно. Ничего нет важнее и труднее этой связи, именно она была порвана. Ее надо восстановить, вернуться к сути. А мы, как правило, возвращаемся не к вечной сути, а ко вчерашнему дню.

Кстати, вчерашний день - отнюдь не идиллия. Если бы вера наших отцов не была в глубочайшем кризисе, может быть, не было бы и кризиса сегодняшнего. Возвращаясь к вере прошлого, необходимо понять, что мы возвращаемся к колеблющейся вере, но такими внутренними силами, которые мы не поймем, если будем исходить из того, что теперь все плохо, а тогда все было хорошо. Мы должны вернуться к вечным вопросам, а не к готовым ответам. Это я считаю самым главным.

Вера как духовное состояние человека - это то, к чему мы условно должны стремиться. Духовный человек прекрасен, а прекрасное - по Канту - это то, что дает нам почувствовать гармонию двух наших природ - высокой и низкой. Сегодняшнее искусство, к сожалению, часто тяготеет к низкому в человеке, оно в этом преуспело. Сегодня нет героя, который мог бы быть нам примером высокого духовного порядка.

Сейчас, наверное, мода, господствующее течение состоит в том, чтобы обнажить то, о чем раньше не разрешали говорить. Может быть, это сегодня и имеет смысл. Но тут мы оказываемся между Сциллой и Харибдой. С одной стороны - либо описывать лужу грязи и толкать человека к ложному убеждению, что эта грязь - существенный момент выбора. Либо, с другой стороны, - вернуться полностью к догматической вере, в которой все расписано, все известно и нет места живому человеческому "я". Это те два полюса, между которыми мечется средний человек. И будет метаться, потому что ему не предлагают высокого.

А именно высокое требуется ему, ибо оно глубоко реально. Оно реальнее всего низкого, ибо все высокое опирается на чувство целого и вечного, на понимание, что "все во мне и я во всем". Я не атом, падающий в пустоту, во мне себя познает бесконечность, вся вечность. Моя временность и отдельность - иллюзия. И проблема веры - это проблема пути к тому, чтобы пережить реальность вечности и убедиться с непоколебимостью очевидного опыта. Целостное и вечное более реально, чем временное и бренное. Из вечности вырастает время, а не из времени вечность...

Теперь о другом и тоже важнейшем. Не верю, что земная связь может восстанавливаться через что-либо другое, кроме любви.

Любовь, конечно, бывает разной, но истинная любовь - это не обладание другой душой, а причастие ею и через нее, и вместе с ней всему Космосу. И тогда ничего не надо доказывать, тогда чудо даже не кажется удивительным, а простым, как дыхание. У гениального Данте сказано так: "... Любовь - начало как всякого похвального плода, так и всего, что карать пристало". Но карать надо не любовь, а себялюбие в любви - тупик, из которого нет выхода. Душа перестает быть проточной, замыкается в себе. И если говорить об ориентирах, определяющих, что такое грешная и безгрешная любовь, - то безгрешная любовь растит дух, грешная его замыкает в кругу. Это как бы никуда не ведущие ограничения вокруг самого себя, а не подключение к мировому пространству.

Говорят об извечной коллизии между любовью и долгом. По-моему же, есть один вечный долг - долг перед любовью. Это такой же долг, как долг перед творчеством. Творец живет трудной жизнью, но эта жизнь наполняет его глубочайшим смыслом. То же самое жизнь любви. Сначала ты находишь то единственное, без чего ты не можешь жить, затем начинается работа, долг по отношению к этому единственному, к этой любви. Я думаю, что ничего другого у нас и быть не может.

Говорят, что любовь как единство неба и земли - абсолют, который ныне может быть занесен в Красную книгу исчезнувших чувств. И что тогда туда же заносят и влюбленность - прелюдию, несущую в себе тему любви, о чем так прекрасно писали классики XIX века. Современная литература и кино дают ускорение какого-либо чувства, цель которого и результат - половой акт. Это ошибка.

В классической литературе XIX века акцент был на влюбленности, а когда любящие соединялись, роман обычно кончался. В ХХ веке раскрыли двери спальни. По аналогии с Марксом, у которого под всеми высокими идеалами - классовый интерес, нам продемонстрировали, что под душевными порывами скрывается похоть: все кончается половым актом, а следовательно, и все дело в нем. Но нелепо сводить суть симфонии к последнему удару барабана.

"Любовь вплотную", как это называла Марина Цветаева, - музыка осязания, и она вполне может вырасти из музыки и быть преданной музыкой, например, музыкой Шопена. А словом? При малейшей неосторожности результат - пошлость. Очень мало примеров, когда безупречный вкус, безупречная точность слова спасали от пошлости. Примеры есть у мировых классиков, например, у Александра Пушкина: все дело, оказывается, в хорошем вкусе! Ныне же часто, чтобы сказать о сокровенном, кино, литература, театр грубо срывают покровы. А в итоге что? Не искусство, а китч.

Человек же для человека может быть телом и кровью не меньше, чем просфора и вино. Так бывает, и нерешенная задача искусства и жизни - понять именно это. Сказать, что все вокруг плохо, - мало что сказать. Нужно исследовать любовь в жизненном пространстве страны. Исторически.

Сначала любовь была радостной, полной надежд, затем она стала горькой, ей стало не на что опираться во внешнем мире. Все исчезало, кроме самой души, несмотря ни на что способной любить. Человек пережил кризис веры. Возможно, остался без надежды, но любви у него не отнять. Она с ним осталась навсегда.

В XIX веке был принят постулат Гегеля: "Все действительное разумно". Своей жизнью человек пришел к другой формуле: "Все действительное безумно". И он, не побоявшийся сказать это самому себе, дорос до нового основания веры: "Все безумное, бесчеловечное обречено". И в живой душе у него - живая любовь. И на ней нарастает надежда.